История одного ранения
История ранения и гибели А.С. Пушкина всегда интересовала почитателей его таланта. Многие врачи изучали материалы, которые могли бы пролить свет на вопросы, связанные с болезнью и смертью великого поэта…
Можно ли было спасти Пушкина? Все ли сделали врачи для его спасения? Некоторые авторы, писавшие о болезни и смерти Александра Сергеевича, обвиняли лечивших его врачей, особенно лейб-медика Н.Ф. Арендта, в бездействии, а порой даже в содействии гибели поэта.
По сути, такие обвинения свидетельствуют о недостаточной осведомленности в истории медицины и недостатке знаний о возможностях хирургии первой половины XIX века.
«Врачи, лечившие Пушкина, ничем не уронили достоинства своей профессии, и не их вина, что медицина и, в частности, хирургия того времени не располагала теми возможностями, которые имеются в наши дни», — отмечал академик Н.Н. Блохин.
Известно, что никто из врачей, лечивших смертельно раненого поэта, не вел истории болезни. При жизни Александра Сергеевича о его ранении был написан лишь один, скорее полицейский, чем медицинский документ — донесение старшего врача полиции Ноделича: «Полициею узнано, что вчера в 5-м часу пополудни за чертою города позади комендантской дачи происходила дуэль между камер-юнкером Александром Пушкиным и поручиком кавалергардского ее величества полка бароном Геккереном, первый из них ранен пулею в нижнюю часть брюха. Господин Пушкин, при всех пособиях, оказываемых ему господином лейб-медиком Арендтом, находится в опасности жизни. О чем Вашему превосходительству имею честь донесть». О состоянии здоровья поэта можно было узнать лишь из нескольких коротких бюллетеней, написанных А.А. Жуковским, — их вывешивали в вестибюле дома на Мойке. Последний бюллетень, всего в пять слов («Больной находится в весьма опасном положении»), был обнародован за несколько часов до печального финала.
Все, что нам известно о 46 предсмертных часах физических и душевных мучений Пушкина, написано по горячим следам свидетелями-очевидцами, среди которых были врачи Н.Ф. Арендт, В.И. Даль (автор знаменитого «Словаря»), И.Т. Спасский и В.Б. Шольц.
Более чем полтора века не прекращается обсуждение причин гибели поэта. Наряду с писателями и историками в нем приняли участие такие видные представители медицины, как Н.Н. Бурденко, С.С. Юдин, А.М. Заблудовский, И.А. Кассирский. Порой высказывались прямо противоположные мнения о возможности спасения Пушкина. И если хирурги чаще всего осторожны в своих заключениях, то литераторы словно забывают, в каком веке произошла трагедия. Как здесь не вспомнить замечание врача и писателя А.П. Чехова: «Странно читать, что рана князя (Андрея Болконского), богатого человека, проводившего дни и ночи с доктором… издавала трупный запах. Какая паршивая была тогда медицина!».
Признанным авторитетом среди врачей, приехавших к Александру Сергеевичу, несомненно, был Арендт, взявший на себя руководство лечением раненого. Опытный хирург, он сразу оценил безнадежность положения. При осмотре больного доктор не сумел удержать на лице добродушную улыбку. Будучи человеком проницательным, Пушкин понял, что дела его плохи, но все-таки попросил Николая Федоровича откровенно высказать свое мнение о ранении, так как ему необходимо знать правду, чтобы успеть сделать важные распоряжения. «Если так, — ответил ему Арендт, — то я должен вам сказать, что рана ваша очень опасна и что к выздоровлению вашему я почти не имею надежды». Эту сцену записал А. Амосов со слов К. Данзаса (секунданта поэта).
Уезжая, Николай Федорович сказал Данзасу: «Штука скверная, он умрет». Однако прежде чем уйти, он сделал простейшие назначения больному: абсолютный покой, холод на живот и холодное питье, что тут же принялись исполнять, благо стояла зима, и льда было предостаточно. Возможно, тогда же, боясь усилить внутреннее кровотечение, Арендт отменил зондирование раны. Манипуляция заключалась в том, что хирург, не расширяя входного отверстия пулевого канала, с помощью специальных пулеискателей (род пинцетов или зажимов различной величины и формы) пытался извлечь пулю, о расположении которой имел самое смутное представление.
Из мемуаров известно, что доктор Задлер ушел за инструментами, однако ни один автор не указывает, что они были пущены в ход. Если кто-то и мог запретить эту общепринятую в то время манипуляцию, то только Арендт. Скорее всего, так оно и было.
Компетентность Николая Федоровича Арендта вряд ли может вызывать сомнения. Он сделал блестящую карьеру и слыл прекрасным специалистом.
Предки Арендта переселились в Россию из Польши еще при Петре Ι. Медицинская специальность была потомственной в этом семействе на протяжении почти двух веков. Уже в наше время добрую память о себе оставил нейрохирург, один из ближайших учеников академика Н.Н. Бурденко, профессор Андрей Андреевич Арендт. Во время Великой Отечественной войны он возглавлял крупнейший нейрохирургический госпиталь, дислоцировавшийся в Казани — городе, в котором жил первый лекарь в роду Арендтов — Федор Иванович. Здесь же в 1785 г. появился на свет Николай Федорович.
Будущий лейб-медик продолжил семейную традицию и в 1805 г. окончил Санкт-Петербургскую медико-хирургическую академию. Его имя, начертанное золотыми буквами, красовалось на самом верху мраморной доски среди фамилий лучших выпускников.
Свою хирургическую карьеру Арендт начинал в качестве полкового доктора. Он участвовал в многочисленных сражениях 1806–1814 гг., прошел от Москвы до Парижа, и закончил войну в должности главного хирурга русской армии.
В 1821 г. Николаю Федоровичу — впервые в истории русской медицины — было присуждено почетное звание доктора медицины и хирургии «за усердную службу и совершенные познания медицинских наук, проявленные при многократных труднейших операциях». Статьей Арендта об удачной перевязке сонной артерии (это был один из первых случаев не только в России, но и в Европе) в 1823 г. открывался первый номер «Военно-медицинского журнала», сыгравшего важную роль в подготовке хирургов.
Своим врачебным искусством и гуманным отношением к больным Арендт снискал уважение не только соотечественников, но и зарубежных коллег. Так, президент Парижской медицинской академии, профессор Мальгень, известный специалист в области диагностики и лечения переломов, высоко оценивал его успехи в помощи больным с огнестрельными ранениями конечностей.
После возвращения в Петербург Николай Федорович стал одним из самых популярных хирургов. Когда Николаю Ι понадобилась квалифицированная помощь, к нему пригласили Арендта. Император поправился, а 44-летний хирург получил должность лейб-медика. Было это в 1829 г.
В этой должности он прослужил 10 лет, а покинув ее, продолжал активно работать.
Выдающийся русский хирург Н.И. Пирогов часто встречался с Арендтом зимой 1835–1836 гг. — Николай Иванович много оперировал в старейшей Обуховской больнице, где лейб-медик работал главным консультантом, причем безвозмездно. Позже Пирогов вспоминал: «…Молодой Арендт прокладывал сам себе дорогу на военно-медицинском поприще. В молодости и средних летах он был предприимчивым и смелым хирургом, но искусство его, еще не основанное на прочном анатомическом базисе, не выдерживало борьбы со временем…».
Это понимал и сам лейб-медик. Он добивался, чтобы Пирогову разрешили читать курс хирургической анатомии для врачей Обуховской больницы, и не пропустил ни одной лекции и демонстрации операций на трупах, чем очень удивил молодого профессора.
Пирогов назвал Арендта в числе первых среди «дельных представителей медицины и хирургии» Петербурга 30-х годов XIX века.
Возникает вопрос: мог ли столь искусный хирург оставить Пушкина без активной медицинской помощи (нельзя же всерьез относиться к лечению холодом!), к тому же сообщить раненому о безнадежности его положения?
Именно такого рода обвинения предъявляли Арендту спустя много лет после гибели Пушкина. При этом новейшие принципы ведения подобных больных невольно переносили в пушкинские времена.
Чтобы не повторить ту же ошибку, обратимся к истории медицины.
Опустошительные войны начала ΧΙΧ века выдвинули военную хирургию и, в частности, вопросы лечения ран на первый план.
В отчетах хирургических клиник воюющих стран содержится информация об исходах ампутаций конечностей, трепанаций черепа, и в то же время отсутствуют сведения о результатах лечения раненых в живот и грудную клетку, словно таких ранений не было вовсе.
По мнению Н.И. Пирогова, изложенному в фундаментальном руководстве «Основы военно-полевой хирургии», раненому в живот не рекомендовалось вскрывать брюшную полость и даже вправлять выпавший сальник. Нарушение этого правила вело к развитию воспаления брюшины (перитонит) и смерти больного. Еще долго после смерти Пушкина операции на органах брюшной и грудной полости были запрещены.
Такого рода операции для предотвращения осложнений требуют соблюдения целого ряда условий.
Во-первых, эффективной борьбы с болью.
Но эфирный наркоз появился лишь спустя 10 лет после смерти поэта.
Во-вторых, борьбы с раневой инфекцией.
Однако великому английскому хирургу Дж. Листеру, создавшему учение об антисептике, исполнилось лишь 10 лет, когда умирал Пушкин, а открывший пенициллин А. Флеминг еще не родился.
Чтобы успешно выполнить операцию, которая требовалась поэту (удалить пулю из крестцовой кости), должно было пройти почти шесть десятилетий…
Итак, Арендт отказался от мучительной и бесперспективной операции. Принимая такое решение, он руководствовался принципом: «Не навреди».
Скорее всего, выжидательная тактика и пессимистический прогноз Николая Федоровича совпали с мнением профессоров Саломона и Буяльского, в тот же в вечер осмотревших Пушкина и больше не привлекавшихся друзьями и родственниками к лечению. Из знаменитых российских хирургов не консультировал Александра Сергеевича только Пирогов — в то время он находился в Дерпте.
Если приведенной выше максимы Гиппократа Арендт придерживался, то не менее известное правило: «Окружи больного любовью и разумным утешением, но главное — оставь его в неведении того, что ему предстоит, и особенно того, что ему угрожает» — он счел возможным нарушить.
Почему врач не обнадежил смертельно раненого поэта?
Судя по всему, Арендт отдавал себе отчет в том, какого пациента послала ему судьба и что именно поэтому он не вправе давать Пушкину ложные надежды на исцеление.
Александр Сергеевич в своей поэзии говорил о смерти спокойно и даже легко, без надлома:
…Благословен и день забот,
благословен и тьмы приход!..
